И вновь замычал бык с лезвия Топора-Подарка, приветствуя Владыку.

– Зря ты не дал мальчишке умереть. Он ведь за этим шел, – без обиняков заявил Шива, подходя.

– Знаю, – угрюмо кивнул Рама-с-Топором.

– Спас, значит, ученичка, – без особого одобрения протянул Разрушитель. – Пожалел. Напрасно, друг мой Рама, напрасно! Я ведь предупреждал тебя – не тот это человек! В лицо смотрит, а камень за пазухой прячет… А, ладно! – оборвал Шива сам себя. – Твой ученик, твое дело. Но запомни: чего-то ты ему не додал! Впрочем, я всегда тебе говорил, что кшатрии – плохие ученики. В следующий раз бери брахмана.

– Благодарю за совет, Горец. Если буду брать – возьму брахмана…

Похоже, Шива хотел добавить еще что-то, но передумал и только махнул рукой: дескать, разговор окончен, и Рама может идти своей дорогой.

Аскет так и сделал, а бог еще долго стоял на равнине между сугробами и смотрел вслед человеку. Что в этот момент творилось в душе Шивы, не дано было знать никому – лицо Разрушителя оставалось непроницаемым. Наконец Шива глубоко вздохнул – и просто исчез.

Как не бывало.

А Рама уходил все дальше и дальше, и остановился лишь тогда, когда снег вокруг аскета стал таять, вновь превращаясь в грязь. Медленно разжал пальцы и долго смотрел на золотую раковинку-сережку, что лежала на мозолистой ладони.

– Мама… – еле слышно произнесли обветренные губы аскета.

И вдруг, словно решившись, Рама-с-Топором торопливо заговорил.

С губ его уверенно слетали слова той самой мантры, которую так и не дочитал до конца ученик аскета.

И когда эхо от выкрика "Ом!" стихло в отдалении, перед Рамой возникла женщина. Немолодая, но еще красивая, с добрыми и слегка грустными глазами, она босиком стояла на снегу, одетая в одно легкое сари, и смотрела на него.

На своего сына.

Своего убийцу.

– Мама…

Видение начало блекнуть, исчезая, и отшельник встряхнулся, освобождаясь от наваждения.

– Кто-то рассчитал правильно, – обращаясь к самому себе, произнес Рама. – Наверное, я бы не смог во второй раз… Или смог бы?

У аскета не было ответа на этот вопрос. Прошлого не вернуть.

Рама в последний раз взглянул на сережку, некогда принадлежавшую его матери, и мягко опустил ее в снег. Раковинка нырнула в пушистую белизну и исчезла.

Отшельник еще немного постоял и двинулся дальше – к выходу из Безначалья.

…Вскоре посланные Грозным соглядатаи донесут регенту: царевна Амба пешком поднялась вверх по течению Ямуны, углубившись в земли ватсов-краснозубых – где след ее затерялся в тамошних джунглях.

Грозный выслушает, посочувствует вслух тому тигру, кому упрямица попадется на зубок, и сделает вид, что забыл обо всей этой истории.

А в землях ватсов поползет слушок о безымянной подвижнице, которую сами краснозубые назовут просто и коротко – Святой Матерью. И будут по вечерам рассказывать друг другу отшельники у костров, подбрасывая в огонь ветки дикой яблони-бильвы [58] и путая правду с вымыслом:

– Вступив в аскетическую пустынь, предалась дева та, прекрасная телом, сверхчеловеческим истязаниям. Истощенная, огрубелая, со всклокоченными волосами, выпачканная грязью, питаясь одним лишь воздухом, шесть месяцев стояла она подобно придорожному столбу. Преисполненная великого гнева, еще год провела она по шею в воде; и следующий год – стоя на кончике большого пальца ноги и съев лишь упавший с дерева лист. Таким образом, за двенадцать лет накалила она Жаром своего покаяния небо и землю…

Старые отшельники начнут один за другим являться к Святой Матери, надеясь дать ей желаемое и прекратить столь суровую аскезу – но, возвратясь ни с чем, будут только качать седыми головами и хмыкать в бороды.

Говорят, сама Ганга, мать рек, придет к неистовой подвижнице, долго станет убеждать ее отвратиться от своего занятия; и наконец уйдет, крича в гневе:

– Быть тебе, проклятая, в следующей жизни рекой с иссохшим руслом, ужасной видом и кишащей крокодилами!

Святая Мать улыбнется краешком губ и продолжит аскезу.

Все вокруг преисполнятся уверенности, что не за горами явление Брахмы-Созидателя, который именно в таких случаях раздавал дары – но случится непредвиденное.

Вместо Брахмы к землянке Святой Матери подъедет белый бык с трехглазым всадником. Позднее один местный ракшас-пустобрех станет врать якшам-лесовикам, будто сумел подглядеть из-за ствола тамаринда: всадник-то был в наиредчайшей ипостаси, именуемой Баладжа! Это когда левая половина тела божества – ну Шива себе и Шива; зато правая – точь-в-точь Вишну-Опекун, со всеми атрибутами, разве что взгляд прямой не по-опекунски! Увы, якши не поверят болтуну: говорят, именно с тех пор людоеды не желают якшаться-ракшаться с пучеглазами.

Но, так или иначе, никто не узнает, о чем говорили они: девушка с горящим взором и Шива-Разрушитель.

Одно станет известным – назавтра Святая Мать сложит огромный костер и с песней войдет в огонь.

А спустя годы у владыки могущественных панчалов в результате тайных обрядов на погибель Грозного и его союзников родится дочь. Девочку захотят назвать Амбой, но раджа-Панчалиец воспротивится. Мечтая о сыне, он сообщит всем, что жена принесла ему мальчика, и назовет дочку мужским именем – Шикхандин.

Что по-панчалийски значит "Хохлач", ибо на лысой головке младенца обнаружится седой хохол, свисающий к левому уху.

Супруга раджи изредка будет плакать и превращать Хохлача в Хохлаточку – но только наедине сама с собой, потому что суровый нрав ее мужа будет притчей во языцех.

Через семнадцать лет безумный Панчалиец решит женить дочь-сына, подобрав знатную и красивую невесту… но это все произойдет нескоро.

Многое, очень многое произойдет нескоро, когда наступит долгожданное будущее – и мы станем гадать: как оно наступит?!

Как босая нога на острый сучок?

Как могучая армия на селение, обнесенное бамбуковым частоколом?

Как слон на муравья?

Но будущее не ответит, входя в наши двери.

Часть шестая

ДЕД

Прочитав эти бесподобные главы, должно умилиться душой, преисполниться святого пыла и возгласить: "Победа!"

Глава пятнадцатая

ВЕЛИКАЯ БХАРАТА

…Огонь не верил своему счастью.

Скользнув с факелов в самую гущу стволов гималайского кедра, переложенных благовонным корнем Ушира и сухими лианами, пламя затаилось до поры – лишь изредка выпуская наружу струйки сизого дыма. Но вскоре первые языки-лазутчики жадно облизали душистую древесину, убедясь в отсутствии подвоха, змеенышами расползлись во все стороны, с треском отпрянули от расписной керамики, в один миг пожрали ворох одежд и запасных тетив для лука, пока наконец не превратились в ослепительный лотос, сердцевина которого была готова возродиться к новой жизни…

Погребальный костер пылал вовсю.

Грозный стоял впереди советников, скрестив на груди мощные руки, и смотрел, как Всенародный Агни, Миродержец Юго-Запада, очищающий все, к чему бы он ни прикоснулся, выполняет свою обычную работу.

Посредничает между людьми и богами, вознося на небо очередную жертву – царевича Вичитру, Дважды Блестящего юношу, захлебнувшегося собственным блеском.

Последнего сына Сатьявати от раджи Шантану.

Небесные злыдни пощадили Дважды Блестящего, усиленная охрана бездействовала, заплывая жирком, беды и горести обошли Вичитру стороной, минули стрелы гандхарвов и яд злоумышленников… Но увы! – труды на поприще рождения потомства свели царевича в могилу куда успешней отравы и вражеских козней.

"Надорвался, бедолага!" – шептались в Городе Слона и далеко за его стенами, по всей Срединной Земле; шепот этот уже переваливал через горы Виндхья и предгорья Гималаев, торопясь обойти весь Второй мир.